Сергей Михеенков - Солдатский маршал [Журнальный вариант]
Там же, в окрестностях Архангельского, жили многие маршалы и генералы. Семьи Москаленко, Жадовых, Рокоссовских, Говоровых.
В Архангельском с некоторых пор стал часто бывать Константин Симонов. Жил он в доме Жадовых. Константин Михайлович был женат на дочери Алексея Семеновича Жадова Ларисе, с которой познакомился в 1956 году. Это был его третий брак, последний. Лариса Алексеевна вышла за Симонова вторым браком. Первый муж её, поэт Семён Гудзенко, от которого у неё была дочь, умер.
Симонов стал навещать Конева. В те годы он был увлечён записями фронтовиков.
Из книги Наталии Коневой: «Доверяя Жадову, отец как–то сразу по–особому стал относиться и к Симонову».
Они ходили на рыбалку, пили чай на веранде. Симонов записывал на диктофон рассказы маршала. Рассказчиком он был великолепным. Память и ясность ума сохранил до последних дней.
Многие из записей впоследствии вошли в книгу Симонова «Глазами человека моего поколения»: взаимоотношения со Сталиным, их встречи и разговоры. Именно из бесед с Коневым Симонов, размышляя на тему «Сталин и война», напишет: «По отношению к командующим фронтами Сталин был не только руководителем государства, партии, то есть человеком, в этой ипостаси своей находившийся на много ступеней от них, отделённый от них целой иерархией — партийной, государственной. В должности главнокомандующего Сталин был их непосредственным начальником. Это были его прямые подчинённые. И это отражалось на его отношении к ним. Это было временно, на время войны, его собственное ведомство. Его люди, его подчинённые, его самые близкие, непосредственные подчинённые.
В каком–то смысле между ним и этими подчинёнными были посредники в качестве представителя Ставки, или заместителя главнокомандующего, или начальника Генерального штаба, но это в одних случаях было, а в других не было. Во многих случаях было просто: командующий фронтом и над ним — Сталин; Сталин и под ним — командующий фронтом.
Главнокомандование во время войны для него было новым видом деятельности, и успехи в этом новом виде деятельности, так же как и неудачи, были для него особенно чувствительны. И он гордился своими успехами в этом новом для него виде деятельности и гордился успехами своих подчинённых. Прямых подчинённых, людей, с которыми он повседневно имел дело.
Вот, между прочим, секрет того положения, которое по отношению к командующим занимали члены военных советов. Сталин в конфликтах, возникавших в этих случаях, чаще становился на сторону командующих. Эти четырнадцать или пятнадцать человек были его непосредственные подчинённые как Верховного главнокомандующего».
Наталия Ивановна Конева рассказывает, что в те дни Симонов ходил к ним, как на работу. Коневу перед этим кто–то из его боевых друзей подарил диктофон — по тем временам вещь редкую и дорогую. Конев вёл параллельную запись. Теперь эти плёнки хранятся у дочери.
В книгу «Глазами человека моего поколения» «Беседы с маршалом Коневым» вошли отдельной главой.
Иногда маршал и писатель просто рыбачили. Варили уху.
Иногда подолгу разговаривали о какой–нибудь прочитанной книге.
Конев много читал. Всю войну возил по фронтам несколько любимых книг: «Науку побеждать» Суворова, «Войну и мир» Толстого, том Пушкина. «Полтаву» знал наизусть. Любил читать какие–то куски из неё.
Любил писателей. Привечал их у себя в Архангельском. Сюда к нему приезжал Борис Полевой, вологодский поэт Александр Яшин.
Но разговоры с Симоновым были наиболее плодотворными. И прежде всего, по той простой причине, что они не исчезли вместе с носителями тех диалогов. Симонов по–корреспондентски скрупулёзно переносил записанное на плёнку на бумагу, комментировал монологи маршала своими размышлениями и наблюдениями. «Коневский» раздел в книге Симонова «Глазами человека моего поколения» один из самых сильных.
Что влекло Симонова к Коневу? Только ли «богатый военный опыт» маршала? Конечно, и это. Но ведь были у них не только разговоры — рыбалка, уха… В Иване Степановиче Коневе было то человеческое обаяние и колорит сильной личности, которая не потеряла себя даже тогда, когда всё, казалось, прожито и оставлено в прошлом.
Симонов умел видеть человека глубоко. И Конев умел видеть глубоко и быть откровенным, когда от тебя ждут откровения.
Глава сорок четвёртая
СИРЕНЬ МАРШАЛА КОНЕВА
«И как будто устарели тотчас оба мы с тобой…»
Однажды, когда Коневы жили ещё в московской квартире в доме на улице Грановского, Ивану Степановичу в день рождения маршал Рокоссовский преподнёс удивительный подарок, которым всё семейство Коневых потом любовалось каждую весну, — куст белой сирени. Раздался звонок, открыли, а на пороге — высокая фигура Рокоссовского с саженцем в кадке. За окнами зима, мороз, снег искрится, а улыбающийся Рокоссовский стоит в дверях с кустом живой цветущей сирени…
Сирень весной высадили в саду в Архангельском.
Сад в Архангельском — это последнее, после мемуаров, творение маршала Конева.
Сажать сад ему помогал тесть Василий Петрович Петров.
Яблони привезли из Мичуринска, самые лучшие сорта — антоновку, пепин шафранный, штрифель. Сажали со знанием дела и с любовью. А потому яблони заплодоносили очень скоро.
Каждую новую весну он встречал с восторгом и благодарностью. На праздник Победы всегда куда–нибудь уезжал — приглашали. После встреч с боевыми товарищами возвращался в своё цветущее царство, подолгу ходил по саду, рассматривал плодовые деревья, любовался сиренью. Мир, который он сотворил по зову своего крестьянского, мужицкого начала и который теперь цвёл, благоухал и плодоносил, существовал уже сам по себе, и его творец был счастлив чувствовать себя частью этого мира. Французского лётчика и писателя Антуана де Сент — Экзюпери спросили однажды: «Кем бы вы хотели стать, если бы не были писателем?» — «Садовником», — не задумываясь, ответил он. Так вот, должно быть, и Конев ответил бы так же, когда на склоне лет, уйдя от активной службы, занялся садом и погрузил руки в землю.
Сирень на даче Коневых цвела так, как не цвела, кажется, нигде в округе. Её здесь было множество сортов. И множество расцветок. Белая, нежно–сиреневая с небесно–голубым отливом, сиренево–фиолетовая, бордовая, тёмная, как майские сумерки. Она здесь не цвела, а бушевала. Как когда–то в мае 45‑го в только что освобождённой Праге…
Потом возвращался в кабинет, брал с полки недавно присланную главным редактором «Нового мира» книгу, открывал наугад:
Тёркин, Тёркин, в самом деле,
Час настал, войне отбой.
И как будто устарели
Тотчас оба мы с тобой…
Что ж, и устарели, и постарели. Как верно, насколько трогательно–глубоко и беспощадно–точно выразил поэт состояние солдата, который уже выбыл из строя и в котором уже не нуждается никто — ни командир, ни Родина.
Как рассказывает дочь, стариком Конев никогда не выглядел. Даже когда тяжело заболел. Одет всегда был опрятно. Даже в сад, собираясь работать, одевался, как на прогулку.
Не потерял и свою врождённую осанку. Правда, немного раздобрел.
У него был прекрасный садовый инструмент, тоже подаренный к 60-летию кем–то из фронтовых товарищей. Ходил, осматривал деревья и кустарники, делал необходимую обрезку, удаляя сухие и больные ветки. Ухаживал за картошкой.
Сад, его запахи и звуки в тишине, должно быть, принесли в уходящую жизнь этого человека то, что он оставил, потерял в погоне за другим, давным–давно, ещё в юности, когда уехал из Никольска, когда сбежал от тяжких комиссарских обязанностей на неведомую гражданскую войну. Сад вернул ему ощущение родины.
Второй праздник в саду, второе торжество наступало осенью, в самом её начале, когда созревали яблоки.
Выбирали ясный, погожий день. Бывают такие дни в середине сентября, на исходе бабьего лета, когда всё пространство заполнено ясным прозрачным светом последнего тепла, когда струятся, взблёскивая, невесомые паутины и хочется верить, что такое состояние будет длиться пусть не вечно, но всё же ещё долго. Конев выносил плащ–палатку, расстилал её на лужайке. Приезжала старшая дочь Майя с мужем Василием и внучкой Аней. Невестка Ирина привозила другую внучку — Лену. Но особенно радовалась этому дню младшая — Наташа. Антонина Васильевна выходила с корзиной. И начинался сбор плодов.
Кто хотя бы раз участвовал в сборе осенних яблок, кто пережил эти сдержанные, но глубокие эмоции от ощущения полноты жизни, наполненной созревшими плодами, тот поймёт радость моих героев.
Яблоки ссыпали на офицерскую плащ–палатку. Как вспоминает Наталия Ивановна, «это была мозаика — зелёная, с жёлтым отливом антоновка, ярко–малиновый пепин шафранный, розово–полосатый штрифель…»
